[with-the-wind]

Наконец-то прочитала Тени исчезают в полдень (ШурфоМакс, NC-17)
По мере прочтения не уставала удивляться, сколько в этом тексте моей собственной боли и нежности.

Цитаты все скажут за меня

«Надежда — глупое чувство», — непременно раздавался голос шерифа Кеттари, доносящийся из глубин памяти.
О, да, конечно, надежда была глупейшим из чувств! И Макс упивался этой надеждой, пьянея, ускользая из цепких пальцев обреченности и опасений сглазить.

– Все дело в том, Макс, что ты придумал себе горе. И поверил в него. А все, что ты придумываешь, рано или поздно обретает плоть. Или какое-либо иное реальное воплощение. Мне странно, что приходится говорить тебе такие очевидные вещи.
– А мне странно, что ты сидишь здесь и распекаешь меня, – неожиданно, даже для самого себя, разозлился Макс. – Не тебя посадили в клетку. Не тебе держать этот дурацкий, но горячо любимый мир. Не тебя оставили одного, Шурф.

Он ведь так и не перерос отчаянно детское заявление «Вот он я! Любите, хвалите и никогда не оставляйте меня!».

Лучше всего Максу удавалось загнать себя в депрессию – он никогда в этом не признавался, но не мог не понимать столь очевидного факта. Зато выбираться из депрессии у него получалось намного хуже. Слишком живо он представлял себе все и безоговорочно верил во все выдумки.

– Никто не мучает тебя, Макс, никто не охотится за тобой. Ты сам создаешь себе монстров, и тюрьмы, и забвение, – он сделал паузу, а затем одним стремительным движением поднялся на ноги и отвернулся. – Я предлагаю тебе раздеться и искупаться. Самое время приводить себя в чувство, Макс.

– Когда я узнаю, кто научил тебя сдаваться до начала битвы, Макс, – сэр Лонли-Локли замолчал всего на секунду, – я его убью.
– Тогда тебе придется убить меня, Шурф, – неловко пожав плечами, мужчина посмотрел на друга.

– Я никогда не мог понять, Макс. Как ты умудряешься взять слова, вывернуть их наизнанку, прожевать, выплюнуть, а потом, глядя на это странное месиво, возводить его в разряд истины.

Остаток дня Макс был увлечен ловлей тараканов, которых складывал в пустую банку из-под кофе. Он разводил сахар в теплой воде до состояния сиропа; щедро рассыпал крошки и кусочку колбасы; чертил круги мелом, который, если верить инструкции, сначала приманивает тараканов, а потом травит их. Беспокоиться о том, что жизнь не удалась и вокруг тоска сплошная – попросту не было времени.

Он тушит сигарету в песке и крепко обнимает Шурфа, как накануне. Только в этот раз куда крепче, с той долей болезненной нежности, которая присуща разлученным близнецам.

Если бы хоть раз он удосужился проанализировать – почему ему так хочется обратно в Ехо, он, несомненно, пришел бы к выводу, что в Ехо его тянут атмосфера, особая чудесность мироздания и Шурф Лонли-Локли. Во всех обитаемых и, пока что, не очень мирах было полно мест чудесных, с особой атмосферой. Но ни в одном из этих миров не было такого непростительно замечательного Шурфа. Он был только в Ехо.

Мало кто вообще задумывался о том, какого это – целоваться с Истиной в последней инстанции, с Мастером Пресекающим Ненужные Жизни. А оказалось это одновременно приятно и почти страшно, будто прыгая с вышки, ты не успел сгруппироваться и грудью ударился об упругую воду, теряя возможность соображать, двигаться, дышать.

Пожалуй, не дождись Шурф ответной реакции, он бы наверняка остановился бы. Не в его правилах было навязывать что-либо, кому бы то ни было. И Максу – в первую очередь. Единственное, на что он надеялся, это на то, что Макс поймет, что поцелуй – это ответ на вопрос. Единственный более или менее информативный его способ. Будучи любителем точнейших формулировок, сэр Лонли-Локли не мог себе позволить ошибиться хотя бы в одном слове, а в данном конкретном случае слов было слишком много, и все они откровенно не дотягивали ни по параметрам информативности, ни эмоционально.

Для него, возможно только для него, Шурф - часть внутреннего мира, куда более естественная, чем все создания во Вселенной.

Что бы ни говорили или ни думали о сэра Шурфе, он оставался самым обыкновенным живым существом. И пусть его привычная маска не оставляла места для фантазии в сфере дел любовных и прочих сугубо интимных делах, это совершенно не значило, что на нечто подобное Шурф был не способен. Напротив. Чем усерднее сдерживались всякие порывы, тем более ярко они полыхали внутри.

– Ты такой, какой есть Макс. Мальчишка, которого заставляют жить по правилам древних мудрецов, – усмехнулся Шурф и легко поцеловал друга в макушку. – Впечатлительность – это невероятная твоя черта, которая помогает тебе раскрасить мир, события, людей. Иногда я могу утверждать, что завидую тебе и твоему яркому восприятию действительности. Перестань оценивать себя, Макс. Таким образом ты ничего не добьешься и не изменишь. Просто будь.